Доклад О.Л.Фетисенко на III Международной научно-практической конференции «Святогорские чтения»
(г. Святогорск, Донецкая область, Украина, Свято-Успенская Святогорская Лавра, 24 декабря 2021 г.)
Многогранные труды Святогорской Лавры в восстановлении истории обители во всей её полноте поистине вызывают восхищение. Предлагаемый вниманию читателей материал может послужить немаловажным дополнением к монастырской летописи, поскольку речь идёт о документальных свидетельствах, сохранённых в письмах и очерках постоянной паломницы в Святогорье, Надежды Степановны Соханской (1823–1884), известной под литературным псевдонимом Кохановской, жизнь которой прошла всего в 50 верстах от монастыря, на бедном хуторе Макаровка в Изюмском уезде Харьковской губернии.[1]
Писательское призвание выпускница (с первым шифром) Харьковского института благородных девиц почувствовала ещё в юности. Первые опыты были малоудачными подражаниями романтическим повестям 1830-х гг., но дальнейшую литературную судьбу писательницы предопределил сделанный ею в 1846 г. отважный шаг — обращение письмом к другу Пушкина П.А.Плетнёву с просьбой стать её наставником. По просьбе Плетнёва Соханская написала свою подробную автобиографию, вызвавшую у мэтра восхищение как стилистическим мастерством, так и необыкновенной глубиной самоанализа, освещаемого мягким юмором. Несколько следующих произведений Соханская отправляла на суд Плетнёва, а во второй половине 1850-х гг. на время как бы ушла «в затвор», чтобы освободиться даже и от благих влияний и обрести самостоятельный голос. Именно в этот период были созданы две повести, после публикации в «Русском вестнике» принесшие писательнице всероссийскую известность, — «После обеда в гостях» и «Из провинциальной галереи портретов».
Особенностью творчества Кохановской, помимо уникального речевого строя живой народной речи, вобравшей в себя и богатство церковнославянского языка, был отмеченный тогда всеми писавшими о ней критиками сердечно-любящий, всё согревающий светом христианской истины взгляд на мир. Московские славянофилы называли это «положительным отношением к действительности» и увидели в Кохановской даровитого автора, который мог бы представлять это «положительное направление» в эпоху господствующего «отрицательного», так называемой натуральной школы. Надежда Степановна откликнулась на приглашение сотрудничать в славянофильской «Русской беседе», а затем печаталась во всех газетах, издаваемых в разное время И.С.Аксаковым.
До 1862 г. она не бывала нигде, дальше Харькова и белгородской Корочи, близ которой родилась и жила в детстве, а лето 1862-го провела в двух столицах, лично познакомилась и со всем славянофильским кругом, а в Петербурге — с Плетнёвым и его окружением. Была представлена Императрице, ей даже предложили преподавать русскую словесность младшим великим князьям. С этого времени началась её дружба с А.Ф.Тютчевой, впоследствии, в замужестве, Аксаковой (1829–1889); ряд публикуемых в Приложении к этой статье фрагментов взят именно из писем к Анне Фёдоровне, тогда фрейлине и наставнице царских детей.
Впечатляет составленное в 1890-е годы описание домашнего архива Кохановской[2], к сожалению, затем утраченного по вине наследников. Несколько страниц составляют только столбцы фамилий её корреспондентов, среди которых были и писатели, и учёные, и общественные деятели, и священники. Письма Кохановской, сохранившиеся в архивах других лиц, показывают, что эпистолярное общение было немаловажной составляющей её жизни, и открывают писательницу ещё с одной стороны — как человека, одарённого способностью со всей искренностью «радоваться с радующимися и плакать с плачущими». Издатель «Русского архива» П.И.Бартенев в некрологе Кохановской заметил: «Каждая строчка ее письма, где она надежно и мягко протягивает свою крепкую руку нравственной помощи, будет, я полагаю, храниться всяким, как святыня: так много давали и делали живые слова ее замечательно-отзывчивой души»[3].
Надо ли говорить, что Кохановская — одна из «христианнейших», если так можно выразиться, русских писателей, что она была глубоко церковна — от бытового благочестия до высот аскетики. Не случайно С.И.Пономарёв предлагал в своё время Синоду издать подборку из её писем — именно как подлинно «христианское чтение». В Макаровке она жила как в дальнем скиту. Приходской храм был в пяти верстах, к тому же туда не всегда можно было добраться из-за распутицы. Понятно, что большим счастливым событием становилось паломничество в монастырь, и долгое время Святогорский монастырь на меловых горах был единственным знакомым писательнице монастырём.
Впервые Соханская побывала в Святых Горах как раз в год его возобновления (1844), когда сопровождала помещицу-вдову П.В.Грекову, к сыну которой поступила в гувернантки; затем ездила сюда с родными (ср. ниже упоминание в письме к П.А.Плетнёву от 10 мая 1848 г. о том, что не была здесь больше года). Потом, возможно, был долгий перерыв, объясняемый, быть может, просто безденежьем. По крайней мере в сохранившихся письмах между 1849 и 1863 г. упоминаний о монастыре не обнаружено. Впрочем, возможен и другой вариант: поездки в Святые Горы могли стать привычными, уже не требовавшими особого упоминания. Публикуемые фрагменты дают уникальную возможность увидеть два периода жизни монастыря: в 1840-е гг. тишь запустения, в 1860-е — кипение жизни. Со слов не названного по имени иеромонаха Кохановская записала, например, рассказ о том, например, как Великим Четвергом 1864 г. до пяти часов пополудни на монастырском дворе причащали 6500 причастников-паломников. Интересны подробности встреч с благодетельницей обители Т.Б.Потёмкиной, к примеру, разговор об издании альбома святогорских видов. Кохановская была свидетельницей такого важного события, как освящение Преображенского храма в 1864 г., и это тоже нашло отражение и в письмах, и в публицистике.
Наиболее раннее из выявленных упоминаний относится к 1848 г. Первое из развёрнутых художественных описаний монастыря содержится в письме к П.А.Плетнёву от 26 августа 1849 г., причём в этом эссеистическом фрагменте, начатом по следам только что совершённой поездки, больше говорится о впечатлениях 1844 г. К сожалению, фрагмент прерван на подробном воспевании пейзажа и монастырских руин (Соханская хотела передать, каким был монастырь перед началом его восстановления).
В 1861 г. Кохановская переносит в Святые Горы место действия одной из глав своей повести «Кирила Петров и Настасья Дмитрова»[4]: «Так называемые Святые Горы — древний мужской монастырь на живописных меловых горах. О, благословенны вы, горы и тихие долы, гущи и пущи наших лесов, где орлом и горлицею свила себе гнездо отеческая святыня, — благословенны вы от всего горя родной земли! К вам приливает оно, как реки к своему устью, и сухопутный прах движущихся волн народа — что он? как не другой фимиам, шаг за шагом, тысячи верст встающий из-под ног, которые несут гору Евангельской веры и другую — нужд и скорбей — повергнуть их на святом месте!»[5]. Герои повести приезжают в монастырь под праздник Покрова Пресвятой Богородицы, их встречают Святые врата: «Под самым монастырем надобно было переехать реку по большому мосту, и прямо с моста въезд был в монастырскую браму. Преподобные Отцы Антоний и Феодосий Печерские встречали путников благословением, стоя во весь рост их иконописным подобием по сторонам монастырских ворот; а сверху сам Христос простирал Свое Божественно-человеческое объятье и говорил написанным словом: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы»[6].
В 1863 г. Кохановская побывала в монастыре Успенским постом или сразу после него и, возможно, говела здесь. В сентябре того же года она пишет П.А.Плетнёву в Париж и А.Ф.Тютчевой в Петербург о своих новых святогорских впечатлениях. В письме к последней от 23 сентября 1863 г. говорится о встрече с Т.Б.Потёмкиной и надеждах на скорый приезд Императрицы[7]. В Святых Горах ещё свежи были воспоминания о посещении монастыря Царской семьей в августе 1861 г., теперь окажется, что Императрица посетит, возвращаясь из Ливадии, только Харьков (Кохановская приедет туда и будет угощать Царских детей домашними припасами).
В следующем году Кохановская, свято соблюдавшая апостольскую заповедь «за всё благодарите», в пасхальные апрельские дни вместе с друзьями из Старобельска (Шамониными) отправилась в монастырь — поблагодарить Господа за только что завершенную большую историческую повесть «Рой-Феодосий Саввич на спокое». Об этой поездке говорится в письме к А.В.Плетнёвой от 11–12 мая 1864 года[8]. Писательница хотела всех своих друзей приобщить к дорогой для неё южнорусской святыне, чтобы они хотя бы по изображениям знали «Святогорскую скалу и эту меловую церковь на скале в красоте и зелени соснового леса»[9]. Для А.Ф.Тютчевой она приобрела образ св. Николая Чудотворца на финифти с изображением монастыря на обратной стороне. Три гравюры со святогорскими видами Соханская послала в Москву — Е.И.Вельтман, жене М.П.Погодина и старшей сестре Ивана Аксакова Вере Сергеевне, но подарок не застал ту в живых[10]. В письме к Е.И.Вельтман (беллетристке, жене писателя А.Ф.Вельтмана) говорилось:
«А я, бывши в Св<ятых> Горах, и помолилась и подумала о Вас, и посылаю вам Святогорский вид — чтобы вы получили хотя маленькое понятие о диве-скале, на которой церковь Святителя Николая и находится его явленный чудотворный образ.
Один экземпляр вам, другой потрудитесь передать С<офье> Ив<ановне> Погодиной, а третий я назначала для Веры Сергеевны Аксаковой — а она уже видит другие неземные высшие виды. Отдайте его Ив<ану> Сер<геевичу>, когда он спросит его у Вас»[11].
После этой поездки Кохановская посвятила Святым Горам очерк в своём цикле «Письма с хутора», печатавшемся в аксаковском «Дне». Не дожидаясь публикации, с письмом от 7 июля 1864 г. она послала это произведение в рукописи А.Ф.Тютчевой.
В августе 1864 г. Кохановская провела в Святых Горах около десяти дней. Именно тогда Т.Б.Потёмкина обсуждала с ней возможное издание альбома святогорских живописных видов, для которого писательница должна была бы составить пояснение. Подобный замысел не состоялся, хотя чуть позже в Петербурге был издан состоящий из 15 литографий «Альбом видов Успенской Святогорской Общежительной Пустыни Харьковской губернии», который сейчас ошибочно датируют 1840–1850-ми гг. (на одной из литографий видна Преображенская церковь, которой в те десятилетия ещё не существовало). К этому изданию Кохановская отношения не имела.
Вернувшись домой, 19 августа Кохановская писала И.С.Аксакову: «Другой день, как я отдыхаю от своей утомительной одиннадцатидневной поездки в Святые Горы. Но она была не без пользы и, говорю шутливо, не без большого почета для моей особы. В беспрерывных сношениях, молитвах, обедах, поездках по воде и по суше я очень хорошо познакомилась с нашим Преосвященным Макарием[12] и с другою нашею властью гражданской, Вашим товарищем по веданию правды законной — графом Сиверсом[13]. я в ожидании получить очень интересную рукопись исторических исследований по Северному Донцу…»[14]
Святогорское торжество освящения храма стало темой ещё одного её очерка («С хутора»). 25 сентября, Кохановская, отправляя рукопись в Москву, писала, что появление статьи «отстало целым месяцем» и поэтому её нужно напечатать поскорее: «Я так была фетирована[15] в Св. Горах, что совестно, и наконец самое приличие не дозволяет мне молчать и не сказать ни одного печатного слова»[16]. Аксаков опубликовал очерк 10 октября, но явно был недоволен им, поскольку в январском письме намекнул, что не хотел бы в дальнейшем получать подобных текстов[17].
Публицистика Кохановской известна очень мало, поэтому мы сочли необходимым включить оба посвящённых Святогорью очерка в Приложение.
Летом 1865 г. А.Ф.Тютчева, ещё скрывавшая своё предстоящее замужество с И.С.Аксаковым, просила Кохановскую подыскать ей имение вблизи монастыря. В нескольких письмах Надежда Степановна подробно описывала своей корреспондентке местные условия, трудности пореформенного помещичьего хозяйства, и даже когда узнала, что имение понадобится не как дача фрейлины, а как дом новой четы, давала понять, что с такими трудностями Аксаковым не справиться.
Из последующих поездок в известных сейчас письмах Кохановской упомянуты две — в 1866[18] и 1867 годах[19]. 6 ноября 1867 г. Кохановская сообщала А.Ф.Аксаковой: «Бывши в Св<ятых> Горах, я особенно вспоминала о Вас и молилась о Вас молитвою Церкви»[20]. Как было бы важно, если бы теперь «молитвою Церкви» молились на этом святом месте и о ней самой.
Приложение I
Два очерка Кохановской о Святых Горах
Письма с хутора[21]
Литературный музей Пушкинского Дома, инв. № 25.535
Мне случилось быть недавно в Святых горах… Как Россия велика, а наши сведения о ней вообще не велики, то я немного добавлю, что «Святые горы» — это древний мужской монастырь, после известного во времена Екатерины запустения монастырей семьдесят лет остававшийся с одним именем Св гор, заглохший, обращенный в приходскую церковь, и в великолепной местности Слободско-Украинской: над Донцом, с изумительными меловыми утесами, острыми готическими верхами, выделяющимися на сплошном темени гор и вечно зеленого бора. В одном из этих утесов, с незапамятных времен, выдолблена церковь во имя чудотворца Николая, которая выше чем на 40 саженей возносится над рекою, и в лунную ночь или в легком утреннем тумане эта церковь чем-то нерукотворно-чудодейственным является над нами. Словно она стоит в воздухе белым видением, нисходящим с небес… Удивительное впечатление оставляет она в душе тысячи тысяч приходящих богомольцев. От этой верхней церкви идут древние пещерные ходы вниз к монастырю, и в одной из этих пещер, по преданию, обретен был явленно-чудотворный образ Святого Николая, над которым и выдолблена была эта церковь в меловом утесе. Любопытно, как народное чувство любви к «святому Киеву» на его древле-благословленных горах, и эти Святые горы, далеко отстоявшие в безбрежных необитаемых степях, на пути древнего набега половцев и крымских татар на удельную Русь, — как народное чувство живого единения веры в своей народной святыни соединило Киев и Святые горы и создало предание, которое слышится и поднесь: что эти Святогорские пещеры не кончаются здесь, а что они идут до самого Киева — идут пещеры тайными великими ходами, теперь никому неведомыми, от берегов Донца и выходят пещеры на самый берег Днепра, ниже или выше Киево-Печерского монастыря…
Но едва ли еще не любопытнее узнать, что бывшее запустение монастырей (по крайней мере с исключениями) вовсе не было насилием, а было оно в силу того изменчивого закона человеческих дел, по которому есть время всякой вещи под небесем: время разрушати и время созидати, время разметати камение и время собирати камение…[22] Не закрытие монастырей правительственной властию было причиною их запустения; а напротив, едва ли не запустение нравственно-общественное предшествовало силе и воле правительственного закрытия? По крайней мере мне довелось услышать тому очень выразительный пример.
Не далеко живя от Св гор и помня живым первым впечатлением ранней молодости их высоко-поэтическую, именно святую картину запустения, в тишине и торжественности царящей красоты природы и уединенного моления немногих захожих странников, — я, теперь бывши в Св<ятых> горах, глядела на многолюдство, на видимую картину незримого, но ощутимого движения нравственно поднявшегося народного духа — в его толпах, приливающих неиссякаемым потоком богомольцев. Перед глазами были эти огромные работы срытия гор, проведения дорог, уширения площади монастырской, на которой воздвигнута и еще воздвигается новая огромная соборная церковь — видя перед собою, в неистекшие двадцать лет, совершенно монастырский город, возникший там, где была обваленная древняя оградка монастыря с одною церковью и с безверхими, обветшавшими башенками, провалившимися внутрь, по которым проросла, мало того, трава, а полным знамением давнего и полного запустения росла сама зеленая сосна; — имея всё это в живой памяти былого, сильно принятого впечатления и в настоящей живой картине перед глазами, я разговаривала с случившимся монахом, который оказался человеком образованным, из дворян — «непререкаемым монахом». К нему не могло относиться прозвание тунеядца, избегающего исполнения общественных обязанностей, потому что, прослуживши тридцать лет обществу в гражданской государственной службе, он полноправно и с высокой духовной последовательностью перешел на служение более полное Богу в отреченном братстве монастыря, но в нерасторгаемом союзе любви Христовой и высоком общении молитв православной церкви о всех и за вся…
Я удивлялась трудам, заботливой распорядительности и наконец самой возможности напечь столько хлеба, а не то, чтобы два раза в день, в обед и ужин, поставлять свеже изготовленную трапезу — и не как-нибудь, а три и два кушанья чистых и вкусных по-простонародному, но разборчивому вкусу малороссийской кухни, и это предлагать ежедневно такому страшному стечению народа, которое приливает безустальною, неиссякамою волною, как настоящая живая вода! Я истинно удивлялась.
— Это еще ничего, чему вы теперь дивитесь, — начал мне сказывать мой почтенный собеседник. — Дни простые, вовсе не праздничные, и стечение народа обыкновенное для нас… Но вот когда мы и сами не мало были удивлены… Если бы о. Иоанн — затворник[23] — не предуведомил заранее, приславши сказать через келейного: «чтобы запасались хлебом: будет большое стечение народа» — батюшки-люди остались бы без хлеба. Монастырю нечего бы было предложить на всех богомольцев… О Христе братия не управилась бы с печением хлеба. Ничего подобного с открытием монастыря еще не было. Десять тысяч простых пешеходных богомольцев и причастников на Страстной неделе нынешнего Великого поста!
Я и прежде слышала о необыкновенном стечении богомольцев в Св горы по весне нынешнего года: так что многие, спешившие туда, чтобы говеть, к Чистому четвергу и Великой субботе, возвращались назад, сказывая: что народа в Св горах пушкою не пробьешь — что не только они не были в церкви, но даже в ограду монастырскую невозможно было протиснуться за народом…
Это и прежде было слышно, но от своего почтеннейшего собеседника я услышала истинно изумительные подтверждения. Шесть тысяч пятьсот слишком человек было причащающихся в Чистый четверг и три тысячи пятьсот причастников в Великую субботу! Церкви не вмещали, двор монастыря не вмещал, и народ стеною веры стоял на берегу Донца. Правило ко св причащению читали в церквах, читали и под открытым небом — на монастырском дворе, читали его в четырех местах. Служащие и не служащие иеромонахи изо всех священных сосудов, сколько их есть в монастыре, приобщали народ, и едва к пяти часам по полудни благодать Таин Христовых была преподана всем.
— Здесь уже не дело человеческое, а дело Божие одно как есть, — с высокой простотою и силою веры сказывал мне собеседник. — Как можно было по всем правилам церкви приуготовить весь этот народ, когда начиная с заутрени Великого вторника и до после-заутрени Чистого четверга духовники исповедывали денно и нощно народ и иному говеющему не довелось разу быть в храме и слышать богослужение? Сам уже Христос Бог восполнял Своею благодатию и творил Его силу в нашей немощи[24]. Говорится же в Писании: праведник от веры жив будет[25], а тем паче мы, грешные, движемся и есмы[26] одной, как есть, Верой Христовой… Вот бы вы когда посмотрели на наш улей Божий, истинный улей был с несметной пчелою! — улыбаясь улыбкою высокого довольства, сказывал почтенный монах. — Так-то по-Божьему дело творится, а не по-человечески.
— Но, батюшка! — сказала я: — вы извините меня… Ведь по-человечески надобно было накормить весь этот народ и на Светлый Праздник разговеться ему куском освященной пасхи, и знаете наш обычай: красное яйцо — без чего праздник не в праздник простому русскому человеку.
— Знаю, знаю… Спаси вас, Господи, и помилуй!.. И накормили, сударыня (получила я выразительный ответ), и священной пасхи разговеться дали, и по два красных яйца роздали.
— Но ведь это, батюшка, 20 000 яиц! — заметила я: — не считая сюда ваших рабочих и вашу монастырскую братию.
— Точно так-с. Братии о Господе триста пятьдесят… А перед закрытием монастыря было их старших и младших шестнадцать всего; а к монастырю приписных крестьян 40 000 по записям было! Спаси Господи, — говорил мой собеседник, улыбаясь, — больше вдвое, сударыня, чем вы сосчитали яиц. И малая братия в скудости великой была! Хлеба у св отцов про себя не было. Так, помилуй Господи, чтобы не умереть с голоду, отцы по миру за подаянием ходили. И таков уже они себе обычай завели: восемь остаются в монастыре служить, и другие восемь отцов в мир идут подаяния просить. Походят, сколько им там было положено времени, напросят кое-каких копеек и воротятся в монастырь; а другие отцы пойдут. А теперь, слава Господу Милосердному, крестьян нынче ни у кого нет, и по миру мы, святогорские монахи, не ходим.
— Да зато мир к вам идет, — сказала я.
— Спаси, Господи, и помилуй! Вот так-то оно по-Божьему, а не по-человечески дело творится.
— Но позвольте, батюшка… (Хотелось мне услышать его разумное суждение.) Чему вы приписываете это необычайное стечение к вам мира нынешней весною? — спросила я.
Он немного подумал.
— Вы помещица? — сказал…
— Бывшая малодушная и мелкопоместная, батюшка.
На этом ответе мы улыбнулись оба.
— Так что вам и спрашивать? — Воля.
— А прошлый год? — заметила я.
— Прошлый год дело было ново. Не обселся еще, не огляделся по нову народ; а ноне слава Тебе Господи! и весна ранняя, управился с посевом и пошел на Божью волю народ.
В колокол ударили к вечерне, и вся площадь монастырская шелохнулась народом и осенилась православным крестом.
Мая 15, 1864 г.
С хутора[27]
Позвольте мне еще написать вам о Святых Горах… «Святый да святится еще»[28], беру я слово из уст нашего Слободско-Украйнского, Харьковского архипастыря[29], чтобы начать говорить о торжественном освящении храма на высоте высот Святогорских гор.
Еще выше чудоявляющейся Никольской скалы, на самой над нею, из-за темени островерхих сосен, вознеслась белосияющею главою новая Святогорская церковь Спаса-на-горе. Так в своем образном и метком поговорном языке народ умел назвать праздник Преображения Господня, который находится в ряду трех праздников: Спаса-на-воде и Спаса-на-холсте (1 августа, когда бывает водосвятие[30], и 16 августа, когда празднуется Нерукотворенному образу на убрусе), составляя самую торжественную середину Спаса-на-горе… И такова была святая величественность и сень торжественности, являвшаяся чем-то боголепным на верху отененных соснами и дубами этих забытых во святыне гор, что двадцать лет тому назад, при самом открытии их, знаменитый Иннокентий[31], стал на этом месте и, обступаемый и изнутри движимый красотою и величием его, сказал: «Здесь место храма Преображения Господня. Это Святогорский Фавор. Ниже островерхие утесы трудного духовного восхождения, а здесь, в сени древесной и тишине, нагорная высота молитвенного преображения». И преосвященный поэт благословляющей рукою благословил эту нагорнюю высоту место святого Преображенского храма. «Фавор и Ермон о имени Твоем возрадуются»[32], — добавил он псаломским словом и подарил именем Эрмона другую, напротив стоящую, лесистую высоту Святогорья.
Но эта высокая радость творения о славе Божией, почивающей на брении, не вдруг могла исполниться.
Святогорский монастырь (называвшийся до своего запустения, около 1774 года, Святоборским монастырем, по непроходимому бору, в числе 27 000 десятин облегавшему монастырь со всех сторон и ему принадлежавшему), — этот новый монастырь в 1844 году только что воздвигался из своих развалин. Не двадцать семь тысяч десяти вековечных лесов и лугов было его старинным достоянием, а всего 350 десятин высей и гор дано ему было от доброхотных дателей[33]. Не на Фавор было ему возвышаться, а прежде следовало оградиться у подошвы своей Святой Горы; создаться монастырю там, где он теперь есть и где у него ничего не было, кроме малой полуторастолетней церкви Успения Богоматери. Но как оградиться и где основаться? И без того не великая древняя площадка монастыря, стесненная полукруглым ущельем между гор и открытая всего с одной стороны реки, во время семидесятилетнего запустения вся засорилась и загромоздилась меловыми наносами и обвалами с гор, вся она проросла и заменилась лесом; а Донец с каждой весною и с каждой полой водою подмывал крутой берег. Зарождающемуся монастырю, — чтобы было где поставить ему стопу ноги своей, — следовало одной рукою горы копать, а другою реку прудить — делать громадные отсыпи крутых обрывистых берегов и рубить с корнями вон почти вековую прорасль леса. Не до Фавора ему было.
И пятнадцать лет мысль и благословение преосвященного Иннокентия оставались неосуществленною мыслию и незримым благословением, там, высоко почивающим в нетронутой тени и сени древесной. Внизу монастырь изумительно создавался, рос, ограждался; воздвигал странноприимные дома; подкреплял свою древнюю церковь, грозившую рушиться, и создал новую на вратах, на месте стародавней брамы[34]. Новая жизнь, деятельно пробудившаяся на облагодатствованном месте, с каждым годом выявляла новые свои усиленные потребности. Церкви, и странноприимные дома, и самая площадь монастыря становились тесны и не поместительны для прибывающего с году на год несчетного числа богомольцев. Волею и неволею, или вернее того сказать: благословной нуждою[35], монастырю должно было думать о сооружении внутри себя великого соборного храма на смену тому малому древнему, который в обыкновенные дни не вмещает десятой, а в праздник Успения и сотой доли богомольцев, едва сдерживается подпорами и стоит на стасемидесятилетних дубовых стоянах[36], вместо каменной основы.
И вот в 15 годах своего возобновления, как и в самый первый год его, монастырь взялся за заступ и расчищающую лопату — рыть горы в своей монастырской тесноте и у них, трудным подвигом, добыть себе площадь для предполагавшегося собора. О Фаворе нечего было и думать. Фавор, в своей уединенности от центра монастыря, оставался мало кем знаем и мало кем досягаем. Там лежал камень и стоял высеченный из камня крест; у подножия его прибита железная кружка с надписью: На сооружение храма. Но приношений вообще было мало и мало. Господа, утомленные трудным восходом более чем по пятистам ступеням лестницы, ведущей к Никольским скалам, не находили ни сил, ни желания карабкаться еще выше, видевши уже самую высокую достопримечательность Святогорья: его древнейшую церковь в меловом утесе. Простой народ, в его глубоком смирении, не приобыкший у нас щадить трудовой пот и кровные свои силы, лез дальше и выше за Никольские скалы и путеводимый горной тропинкой достигал Фавора; но от подошвы монастыря, с самого первого шага в святые врата, рассыпая свои трудовые копейки, народ, достигши высоты Фавора, уже обыкновенно все отдал, что было у него за душою, и являлся сюда пуст и, так сказать, отрясен от дольнего праха своей медной копейки. И эта безмездность совершаемого поклонения перед нагорним уединенным крестом, — этот, так сказать: камень веры, лежащий на священном месте, и кругом его эта душу проникающая тишина под наклоном ветвей и высота неба голубого в сияющем покое и что-то внутри вас преображающееся — делало это место Святогорским раем!
И по всему казалось, что еще долго и долго быть ему тем, чем место было в тишине почивающего над ним благословения. Монастырь, можно сказать, стонал внизу от труда и чрезвычайных усилий, заставляя стонать свои раскапываемые горы. Все его помыслы и устремления были там; как вдруг, на уединенной высоте забытого и оставленного Фавора, встречают слово, четко написанное мелом на кресте: пора… Это неизвестно кем брошенное слово в самую середину забвения шевельнуло всех; хотя оно было вовсе не пора по расчетам и счетам… Но когда приходит время вещи под небесем[37], для ее совершения Господь посылает потребного во время свое[38], и на Святогорский Фавор явилась посланною здательница… Это было пять лет тому назад, и ровно в день оконченного пятилетия нынешнего 13 августа на Святогорском Фаворе освятился храм Преображения.
«И так, Лазарь не три дня, а семьдесят лет лежавший в гробе, восстал, — говорил витийствующий Иннокентий в день открытия монастыря. — Остается только разрешить погребальныя пелены и дать ему идти. Да предстанут Марфа и Мария и да окажут ему последнюю услугу»[39]. И Святогорскому монастырю в действительности предстала эта попечительная Марфа и вместе высоколюбящая Мария… Конечно, на воде нельзя писать; но подъезжая к Святогорью, когда вам сверкнет в глаза опоясывающая его голубая лента Донца — на ней будто видишь написанным прекрасное имя Татьяны Борисовны Потемкиной[40].
Приложение II
Святогорский монастырь в письмах Н.С.Соханской
П.А.Плетнёву. 10 мая 1848 г.[41]
К среде мы собираемся выехать в Святые Горы (верст 50) и я подумываю: ветры ужасные, а там всё ехать песком — жар, пыль, это и здоровые глаза заболят. — А между тем хочется и поехать; уже более года, как я не была в Святых Горах — чудесное место! Как хороша эта церковка, как бы приклеенная к горам! Беленькая; вверху сосновый лес; весь скат горы покрыт черным лесом, кустарники нависли; внизу Донец; луговая сторона как бархат стелется и по нем, точно рассаженные, страшные дубищи; на каждом — думается — сидит Соловей-разбойник: право, моих охватов пять будет и такие живописные эти дубы — широкие, раскидистые. Иной устарелый — такой чудный старец: стоит; весь иссох, утомился будто расти; ветвей почти нет и только кой-где, кой-где листочек зеленеет. Я не знаю, как кому; а на меня невыразимо действует этот маленькой отпрыск жизни на помертвелом корне. Подумаешь: бедный, умирающий гость земли! Как он силится, чтобы изжить свое! Из самой глуби вызывает остатки вековых сил и, грустный старец, последним питает молодое, легкое, едва однолетнее создание Весны…
П.А.Плетнёву. 26 августа 1849 г.[42]
Я буду говорить о Святых Горах. —
Вот что сказал о них сладкоглаголивый Иннокентий[43] именно на обеде у Марьи Ивановны[44], возвращаясь с обновления Святогорского монастыря. «Я изъездил Европейскую Россию, могу сказать, вдоль и впоперег <так>, но живописнее места Святых Гор не встречал». — Правый берег нашего Донца чрезвычайно горист, очень живописен видами и самым цветом своих подгорных холмов и утесов. Снежный мел и глина всевозможных красок почти в радужных переливах одевают взгорьи. Не говоря уже о серой и обыкновенной желтой, есть глина совершенно палевая — зеленоватая, синяя с светлыми отливами; я видела огромную покатость холма чисто красную, просто пурпуровую и по ней купами разбросаны кустарники: дуб вместе и дикая груша, яблонка и дикая роза в цветах. Не говорите, что у нас нет своей Италии; она есть, да только «несть пророк без чести, токмо во отечествии своем»[45]. Святые Горы над самым Донцом, через который идет плавучий мост. Собственно, это не горы, а букет меловых утесов, чудной рукою Создателя приколонный к груди всегда зеленых, крутых гор. Эту всегдашнюю зелень составляет неизмеримое протяженье бора, сливающееся по покатостям в чащу орешника, боярышника — всего царства хвойных лесков и перекинувшееся по ту сторону реки, на заливные луга, огромным, вековечным лесом таких дубов, что в одном из них несколько выгнило дупло и наш рослый мужичек во всей одежде своих шуб и полушубков прячется в нем, как в театральном шкафе. Горы эти и их леса полны преданий о харцызах (это туземные разбойники), о закопанных ими кладах, о пещерах, где были притоны их; где находят старое железо и серебряные кованные околыши их высоких запорожских шапок. По протяженью этих лесов и теперь водятся куницы и дикие козы; в заливах Донца есть выдры и еще так недавно — как трудно этому поверить! — что еще не поумерли те люди, которые травили здесь медведей.
Но, чтобы подробно говорить о Святых Горах, дайте я вам расскажу, как я их увидела в первый раз, когда ехала с Грековой[46]. Вы тем более должны мне это позволить, что мой рассказ уже одно предание.
Как я видела тогда Святые Горы, так их уже никто более не увидит; никому они не вспомнятся в таких глубоких картинах мира и уединенной святыни, обвеваемые грустной поэзией чувства, как колыханьем своих навершинных сосен.
Откуда бы ни ехать в Святые Горы, но миновать дороги семи, восьми и до пятнадцати верст бором нельзя. Мы ехали 9 августа. Пошел проливной дождь, совсем смерклось, когда мы почти ощупью добрались до Татьяновки[47], небольшого селения в одну линию, лицом прямо к Святым Горам, которое находится на луговой стороне у подлесья, оставляя между собою и монастырем то пространство, которое захватывается Донцом во время весеннего разлива. Это селеньеце есть преддверие Святых Гор. Прежде далее его и не ездили; все останавливались здесь и отправлялись к монастырю пешком или в экипаже у Донца; но в самый монастырь въехать было нельзя: прямо против моста на крутом берегу, как на обрыве, стояла святая брама, обходили ветхие, каменные стены монастыря и между ими и рекой было так мало пространства, что могла проехать одна телега, а поворотиться с экипажем было невозможно. Хотя Святые Горы были простым приходским местом; но усердие к ним богомольцев сделало то, что в упраздненном монастыре каждый день совершалось служение. Удар колокола к заутрени разбудил меня. Мы поехали при фонарях; как вчера, так и теперь от туч было чрезвычайно темно, и я напрасно силилась рассмотреть хотя что-нибудь: кроме какого-то беловатого пятна на ужасной громаде темноты и леса, я ничего не видела. Блестели свечки кое-где в церкви (день был простой, не праздничный); от сырости, что ли? воздуха уныло звучал колокол; мы взошли под арку святой брамы, вступили в самый монастырь, за его ограду, не встречая никаких ворот и никакого затвора; только моему воображению мечталось, что как бы заснувшим сторожем, между церковью и брамою, стоял огромный, дебелый дуб; у него были густые ветви и он, как клобук, угрюмо надвинул их. Тогда только еще прорывался слух, что монастырь возобновится; живым представленьем этого слуха был кто-то такой в монашеской ряске, с длинными волосами — задумчивый, подпоясан узеньким ремнем; он стоял среди церкви и, по-монашески, протяжно и с возгласами читал псалмы. Церковь эта была соборною во времена древнего монастыря; она во имя Успения Божией Матери; очень не велика, каменная; построение ее относят к 1698 г. — простая церковь с иконостасом к самому верху и с вызолоченными серебряными венцами на наместных иконах. Явленная икона чудотворца Николая лежит здесь на налое; отсюда, при акафистном пении, ее носят в верхнюю церковь; нечего и говорить, что эта икона в дорогой серебряной, жарко позолоченной ризе. Любопытно, каким образом, наши поселенцы, волохи[48] и сербы, приносят свои посильные вклады: они прикладываются к иконе и прилепливают вощечком к ее киоту и стеклу киота, что дает их усердная щедродательность — и икона является усеянною звездочками разнокалиберной серебряной монеты.
Но я с нетерпением ожидала, когда начнется молебен, чтобы идти вверх, к церкви Святителя Николая из мела, выделанной в скале. Я боялась, что пойдут пещерами и я утеряю прекрасные виды с горы; но пещеры в некоторых местах обвалились; священник отказался после утрени служить молебен: что в гору идти скользко; мы приглашены были к нему в дом до обедни. Мне не сиделось; я кое-как укралась от заботливого внимания Грековой, избавилась от последования лакеев и вот что я увидела — я не сумею пересказать вам хорошо.
Сияло раннее утро; несмотря на весь его блеск и еще усиленный биллионами капель перешедшего дождя, в нем уже чувствовалось что-то тихое и задумчивое — приближенье осени. Беззвучными струями текла река; высокие горы, все в лесу, в соснах как в стоячей щетине, уступом отдались от берега и в этом уступе, завернувшись в мантию зелени, приютился монастырь и когда подумаешь, что он уже был здесь, когда еще у нас были Князья и они воевали с половцами! Поэт-живописец не расстался бы с этим местом самого восхитительного запустения. Каменные стены монастыря, вероятно от лет и непогод сделавшиеся такими низенькими, что корова протянула через них голову и обгладывает молодые ветки, эти стены в свое время составляли правильный четвероугольник; сколько можно судить, по углам их стояли круглые башенки: двух башенок с задней стороны уже почти нет, только виднеются груды щебня; но одна напереди еще стоит бодро, как пирамидальным купольцом; из-под странного колпака выдирается на свет сосенка и как она молода и зелена на развалине! ее обогнал хмель, обвертелся в тысячи изгибах, зацепился за ржавый гвоздь, повис и падает кистями. Растительность ринулась в забытый монастырь; кусты бузины, калины; стоит кудрявая яблонка; задняя стена вросла в гору; орешник с плодами…
П.А.Плетнёву. Конец сентября 1863 г.[49]
А я вот это воротилась из Св Гор, из чудного чуда нашей небогатой чудесами Украйны. Там я виделась с известной Татьяной Борисовною Потемкиной, которая опять готовится к приему Ее Величества. Императрица на возвратном пути из Крыма отдохнет в СвГорах, полагают, дня два, и Потемкина очень ласково и просто приглашала меня приехать вместе принимать Императрицу. «Императрица Вас очень полюбила», — повторила она раза два и каким ломаным, немецко-русским языком говорит она, старая вельможная дама русской древне-княжеской крови!
А какая она благочестивая! Сколько в ней теплоты сердечной просветленной веры. Я заметила, как ей должно быть приятно посещать Св Горы, можно сказать воскрешенные ею. «Да, ваша правда, был умилительный смысл ее слов. Но знаете ли? я здесь очень счастлива — немножко бы горечи жизни… Когда я смотрю на труды монахов и на себя здесь (она взглянула вокруг и у нее слез полны налились глаза) — ведь царствие Божие обещано тем, кто приобретает его с нуждою, с трудом».
И какой я там замечательный виноград ела. Монастырь с Екатерининских дней и до возобновления своего, 70 лет находился в совершенном запустении. Шумел, колыхаясь, на горах лес, а внизу протекал Донец. Все ветшало и разрушалось; в свое безраздельное царствование наконец вступила природа. Но когда после 70-летнего запустения возобновился монастырь и высоко на горах поставили свой вельможный дом гг. Потемкины, начали к низу разбивать сад и в гущине разросшихся лесных кустов нашли что бы Вы думали? — Виноград, который заглох, но все-таки выдержал свою опалу и теперь опять, обрезанный и подвязанный, дает свои синие и зеленоватые грозды.
Вот видите: Вы в rue Chateaubriand[50] будете знать, как я в Макаровке вспоминала Святогорский виноград.
А.В.Плетнёвой. 11–12 мая 1864 г.[51]
<11 мая>
Из Старобельска я с своими кумами[52] проехала в Святые Горы. Именно там, в обители Божией Матери, мне хотелось поблагодарить Ее и через Нее Господа, у Которого вся наша мудрость человеческая и красота и сила и истина наших художественных дел — поблагодарить за дело моего «Роя»[53]. И я поблагодарила по завету псаломскому. «Что воздам Господеви о всех яже воздаде ми? Чашу спасения приму и имя Господне призову. Молитвы моя воздам пред боящимся Его — посреди церкви велицей…»[54]. И именно, Сашенька, какая великая церковь братий наших, поклоняющихся Господу на святом месте Земного храма Его, была и поклонялась со мною! Ты писала, что у отца Агапита на второй недели поста было 700 причастников. Это очень много и слава Богу! Но представь же, что в Святых Горах на Страстной Неделе было столько поклонников, что ни церкви, ни собственно монастырь не вмещали их, а народ стеною стоял на берегу Донца и в Чистый Четверг приобщающихся было 6 500 чел<овек>! Так называемое «Правило», т. е. молитвы ко Св<ятому> Причащению, читали в нескольких местах на дворе монастырском, потому что чтение собственно в церквах не могло быть слышимо бòльшей части народа. Сколько нашлось сосудов в монастыре, изо всех приобщали народ и могли приобщить его только к 5-ти часам пополудни! В простоте своего слова прекрасно мне сказал монах, говоря об этом.
«Это уже дело Божие. Вера их, людей-то, матушка; а человечески — что тут поделаешь?» Именно, что поделаешь — как человечески удовлетворишь по всем определенным правилам и уложениям духовную жажду сонма верующих, приступивших к Богу такою тысячною, народную, всерусскою толпою! Один Богочеловек, напитавший некогда пять тысяч пятью хлебами, — и эти 6 тысяч напитал, как Сам знал своим Пречистым Телом и в жажде их напоил Своей Кровию.
<…> Анна Федоровна молчит <…> она мне прислала «Последние дни И<исуса> Христа»[55], и я, бывши в Св<ятых> Горах так желала в свою очередь что-нибудь послать ей и нашла прекрасный на финифьте образ Св<ятых> Николая явленного там, а на оборотной стороне Святогорскую скалу и эту меловую церковь на скале в красоте и зелени соснового леса. И моя дорогая Сашенька! Как мне хотелось и тебе дать какой-нибудь вещественный знак того, что я радовалась в Св<ятых> Горах, благодаря Бога и Матерь Божию за своего Роя, и поминала в молитве и всех вас, и тебя мою несравненную, далекую милую и милую.
А.Ф.Тютчевой. 12 мая 1864 г.[56]
Порадуйтесь, милая, высокой радостью о Святых Горах. Дух живой Веры притекающего народа всё более и более святит их. На Страстной минувшей неделе было 10 000 богомольцев. В Великую Субботу приобщающегося Св<ятых> Таин народа восходило до 3600 человек, а в Чистый Четверг было 6500 душ! Церкви не вмещали, двор монастырский не вмещал народа, и он стоял на берегу Донца, жаждая духом Веры не воды, а Таин Христовых! Здесь все было дух и вера — «Божие дело, а не человеческое», — сказывал мне монах. Из всех церковных сосудов служащие и не служащие иеромонахи приобщали народ и едва к 5 часам по полудни совершилась великая трапеза любви Христовой. Молитвы по св<ятому> Причащению читали в церквах, читали на площади, читали по углам монастырской ограды. Ничего подобного не было до сих пор… Это движение и устремление новоосвобожденного народа, эта жажда святыни — слава Господу, слава Ему!
Там высоко, на Николаевской скале, я вспоминала о Вас, и Церковь верующих и любящих, и молящихся слышала Ваше имя, моя дорогая…
А.Ф.Тютчевой. 7 июля 1864 г.[57]
Но Вы, моя неоцененно милая, получили ли вслед за письмом моим, где я говорила о Св<ятых> Горах — образ Святителя Николая с его чудною скалою Святогорскою — единственный сделанный по заказу, который я могла достать и с такой радостию послать его Вам на имя г. Сушинского[58]? А теперь мне так отрадно на чужбину переслать Вам свою небольшую статью все о тех же свято-высоких Горах[59]. Когда Вы еще получите там «День», а пусть же родное слово о родном дорогом предмете идет к Вам навстречу прямо из-под моего пера — ближе от сердца.
А.В.Плетнёвой. 3 августа 1864 г.[60]
Дня через два нужно будет ехать в Св<ятые> Горы дней на десять. Потемкина прислала нарочного приглашать[61] . Августа 13 будет освящение церкви на самой вершине горы Спаса Преображения. Эту церковь она сама строила и в прошлом году еще звала, и теперь проездом не забыла прислать пригласить. И отказаться неловко, и помолиться хорошо, и видеть торжественное освящение, и послушать чудных наших архиерейских певчих; но и жар, теснота. Будет страшное скопление народа; нужно ехать заранее, чтобы захватить квартиру в монастырской гостинице. И не знаю еще, как это будет.
А.Ф.Тютчевой. 6 сентября 1864 г.[62]
…с особенной сердечной торжественностью я поминала и — любя любовалась за Вас 13, 14 и 15 августа в Св<ятых> Горах. Было освящение храма Преображения на Святогорском Фаворе, я была гостьей у Татьяны Борисовны Потемкиной, и в этой торжественности, тесноте и шуме мне было так отрадно в тишине сердца поминать и молиться за Вас. Государыня Императрица словно была присуща нам: так мы ее сердечно желали и вспоминали. Ее пребывание светлым облаком стоит там, над Святыми Горами.
А.Ф.Тютчевой. 6–9 декабря 1864 г.[63]
Не сказать ли Вам о Живописном Святогорском Альбоме в предположении? Это была бы прекрасная вещь, если бы она исполнилась. Татьяна Борисовна Потемкина показывала мне несколько снятых разнообразных видов Св<ятых> Гор и проговорила что-то мельком, что она думает издать Альбом этих видов и в таком случае попросит меня написать к ним объяснение. Разумеется, я бы взялась за это дело с любовью, запаслась бы всеми историческими сведениями, собрала бы предания, и, кажется, из этого Альбома можно бы было сделать что-нибудь полное и хорошее. Подобные предприятия только и возможны для таких особ с большими средствами, как Татьяна Борисовна. Монастырю в них нет никакой нужды. Богомольцы знают Св<ятые> Горы и без Живописного Альбома; а для публики нашей, слоняющейся по Европе между прочим и для наслаждения живописными видами — было бы не худо узнать, что и у себя дома есть на что посмотреть и чем занять свою душу. Но это, может быть, было минутное предположение. При отъезде мне не удалось видеться с Татьяной Борисовной и услышать от нее что-нибудь более определительное. А писать к ней и спрашивать — Вы понимаете? — я не могу и не хочу: чтобы не подумали, что я напоминаю и хлопочу в видах собственной пользы. Пусть дело делается само собою. Св<ятые> Горы сами могут замолвить о себе прекрасное живописное слово.
[1] О Кохановской см.: Платонова Н.Н. Кохановская: Биографический очерк. Санкт-Петербург, 1909; Викторович В.А. Уроки одной судьбы // Литературная учеба. 1989. № 3. С. 110–112; Фетисенко О.Л. Кохановская: «степной цветок» русской словесности: Тексты и контексты Н.С.Соханской. Санкт-Петербург, 2021. См. также: Семья Аксаковых и Н.С.Соханская (Кохановская): Переписка (1858–1884) / Сост., вступ. ст., подгот. текста и коммент. О.Л.Фетисенко. Санкт-Петербург, 2018.
[2] Пономарев Ст. Опись бумаг, оставшихся после Н.С.Соханской (Кохановской) // Русское обозрение. 1898. Янв. С. 277–312.
[3] <Бартенев П.И.> Н.С.Соханская (Кохановская) (†3 декабря 1884) // Русский архив. 1885. № 4. С. 630.
[4] Об этой повести, помещённой в газете Аксакова «День», К.Н.Леонтьев скажет чуть позже как о той, что «навеки украсила нашу словесность» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. Санкт-Петербург, 2005. Т. 7, кн. 1. С. 101).
[5] Повести Кохановской. Москва, 1863. Т. 2. С. 241–242.
[6] Там же. С. 247–248. Мф. 11: 28.
[7] «Я вот это время была в Св<ятых>Горах, виделась с Татьяной Борисовной Потемкиной и от нее узнала о том, что на вопрос ее Государыне Императрице: удостоит ли Она посещением Св<ятые> Горы, Ее Величество отвечала: „до свидания“. И так мы стало увидимся — как мне по душе отрадно будет сжать Вашу маленькую ручку здесь у нас, дома, на нашей Украине и в Св<ятые> Горах!» (РГАЛИ, ф. 2980, оп. 1, ед. хр. 1312, л. 35).
[8] См. в Приложении.
[9] Цитата из письма к А.В.Плетнёвой от 11 мая 1864 г. (ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 14 об.).
[10] См.: Семья Аксаковых и Н.С.Соханская. С. 226. 1 июня 1864 г. Аксаков напишет: «Маменька очень благодарит Вас за участие и за присылку вида Святых Гор. Этот вид возбудил в ней и в сестрах живейшее желание посетить Святые Горы, но вряд ли это желание когда сбудется» (Там же. С. 227).
[11] Цит. по: Фетисенко О.Л. Кохановская: «степной цветок» русской словесности. С. 370–371.
[12] Здесь имеется в виду более близкое знакомство, поскольку с епископом Макарием (Булгаковым) Кохановская уже успела познакомиться чуть раньше. В июле 1864 г. она ездила в Харьков, чтобы похлопотать за своего приходского священника, которому грозило наказание за то, что он при пожаре не спас церковные книги. Пользуясь этим случаем, Кохановская преподнесла архиерею оттиск своей повести. 3 августа 1864 г. она писала А.В.Плетнёвой: «Была у нашего Преосвященного Макария, отвезла ему своего Роя в маленькой зелененькой книжке и имела авторское удовольствие видеть, что ему очень приятен оказался мой подарок и что он желал и искал случая видеть меня» (ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 26).
[13] Речь идет о гр. А.К.Сиверсе (1823–1887), харьковском губернаторе в 1862–1866 гг.
[14] Семья Аксаковых и Н.С.Соханская (Кохановская): Переписка (1858–1884) / Сост., вступ. ст., подгот. текста и коммент. О.Л.Фетисенко. Санкт-Петербург, 2018. С. 234.
[15] Окружена почестями, от фр. fêter чествовать.
[16] Там же. С. 237.
[17] См.: Там же. С. 247.
[18] Письмо к А.В.Плетнёвой от 22 августа 1866 г. (ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 77 об.).
[19] В 1879 г. Кохановская поджидала в Святые Горы Аксаковых, специально писала настоятелю о. Герману, прося дать видным гостям помещение получше (Семья Аксаковых и Н.С.Соханская. С. 318), а в письме к супругам восклицала: «…я повидаюсь с Вами в Св. Горах, хотя бы даже ползком» (Там же. С. 319). Аксаковы, однако, не приехали.
[20] РГАЛИ, ф. 2980, оп. 1, ед. хр. 1312, л. 71–72.
[21] Печатается по тексту первой публикации: Н.С.Кохановская. С хутора // День. 1864. 25 июля. № 30. С. 9–11. 18 июля 1864 г. Аксаков благодарил Кохановскую за присылку очерка (Семья Аксаковых и Н.С.Соханская. С. 230).
[22] Еккл. 3: 1, 5.
[23] Прп. Иоанн, затворник Святогорский (1795–1867).
[24] Отсылка к 2 Кор. 12: 9 («…сила Моя совершается в немощи»).
[25] Авв. 2: 4; Рим. 1: 17.
[26] Деян. 17: 28.
[27] Печатается по тексту первой публикации: Н.С.Кохановская. С хутора // День. 1864. 10 октября. № 41. С. 14–15.
[28] Откр. 22: 11.
[29] Имеется в виду архиепископ Макарий (Булгаков) и его «Речь по освящении храма в Святогорском монастыре, сказанная 13 августа 1864 года» (впервые: Духовный дневник: Журнал, издаваемый при Харьковской духовной семинарии. 1864. № 32. С. 994–998). Едва ли у Кохановской был под рукой этот журнал, она слышала речь владыки Макария вживую.
[30] Праздник Происхождения Честных Древ Креста Господня.
[31] Иннокентий (в миру Иван Алексеевич Борисов; 1800–1857) — епископ Харьковский и Ахтырский (с 1841), архиепископ Херсонский и Таврический (с 1848), богослов, духовный писатель, проповедник; канонизирован в 1997 г.
[32] Пс. 88: 13.
[33] Выражение восходит к 2 Кор. 9: 7.
[34] Брама — врата.
[35] Здесь: по веской необходимости (церк.-слав.). Ср. поминание за богослужением «благословною виною отшедших» (отсутствующих по уважительной причине).
[36] Пнях.
[37] Еккл. 3: 1.
[38] «Во время свое» — библейское речение (ср.: Втор. 28: 12).
[39] Цитата из «Слова в день открытия Святогорского Успенского монастыря» (1844) святителя Иннокентия (Борисова).
[40] Аксаков счёл это выражение неудачным (возможно, потому что оно вызывает ассоциацию: «писать вилами по воде»).
[41] Автограф: ИРЛИ, ф. 234, оп. 3, ед. хр. 621, л. 7 об.
[42] Автограф: ИРЛИ, ф. 234, оп. 3, ед. хр. 621, л. 42–43 об. Впервые: Фетисенко О.Л. Четыре Лавры: Монастырская тема в художественном, публицистическом и эпистолярном наследии Кохановской (Н.С.Соханской) // Два века русской классики. 2019. № 2. С. 102–105.
[43] Епископ Иннокентий (Борисов).
[44] Мария Ивановна Шидловская (урожд. Капустянская; 1767–1855) — богатая помещица, вдова изюмского уездного предводителя дворянства (1783–1786, 1801–1804) Николая Романовича Шидловского (кон. 1750-х — нач. 1760-х — 1820). О роли М.И.Шидловской в жизни Соханской, о «гощениях» в ее имении Кунье подробно рассказано в автобиографии писательницы.
[45] Мф. 13: 48.
[46] Пелагея Васильевна Грекова — помещица Бахмутского уезда, вдова хорунжего А.С.Грекова.
[47] Татьяновка — имение Александра Михайловича Потёмкина (1787–1872), названное в честь его жены, статс-дамы Татьяны Борисовны Потёмкиной (урожд. кнж. Голицыной; 1797, по др. свед. 1801–1869).
[48] Волохи (влахи) — одно из восточно-романских племён; в России так чаще всего называли молдаван.
[49] Автограф: ИРЛИ, ф. 234, оп. 3, ед. хр. 621, л. 130 об.–131 об.
[50] Ул. Шатобриана, парижский адрес Плетнёва.
[51] Автограф: ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 13–14 об. Впервые: Два века русской классики. 2019. № 2. С. 105–107. Адресат письма — вторая жена П.А.Плетнёва Александра Васильевна Плетнёва (урожд. кнж. Щетинина-Ростовская; 1826–1901).
[52] Речь идёт о подруге Соханской, Надежде Дмитриевне Шамониной (урожд. Башкирцевой; 1830–1908), тётке художницы М. Башкирцевой. Муж Шамониной Николай Иванович (1824–1887) служил по ведомству Министерства внутренних дел. Их сын Владимир (1860–1909) был крестником Соханской, а старшая дочь Надежда (1861–1928, впоследствии — жена историка С.Ф.Платонова), возможно, и названная в знак дружбы её родителей с писательницей, стала её биографом.
[53] Повод к благодарению — завершение работы над повестью «Рой-Феодосий Саввич на спокое», задуманной ещё в 1861 г.
[54] Соединение точной и свободно контаминируемых цитат: Пс. 115: 3–5, 10; 21: 26; 39: 10.
[55] Ср. в письме к А.В.Плетнёвой от 16 апреля 1864 г. (Великий четверг): «К Тютчевой я не писала 4 месяца, а она мне на днях прислала давно желанную книгу Пр<еосвященного> Иннокентия „Последние дни жизни И<исуса> Христа“» (ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 12). Подарок А.Ф.Тютчевой — книга архиеп. Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, изображенные по сказанию всех четырех Евангелистов», впервые изданная в Одессе в 1857 г. в 5 частях) — был приурочен к Пасхе. По-видимому, было послано 2-е издание (Одесса, 1860).
[56] Автограф неизвестен. Машинописная копия: РГАЛИ, ф. 2980, оп. 1, ед. хр. 1312, л. 47.
[57] Там же. Л. 48.
[58] Имеется в виду Менандр Семёнович Сушинский (1818–1877), управляющий Собственной
конторой детей Их Императорских Величеств (с 1859).
[59] Речь идёт о статье «Письма с хутора» (см. выше).
[60] Автограф: ИРЛИ, ф. 234, оп. 4, ед. хр. 163, л. 26 об.–27.
[61] Ср. в письме к И.С.Аксакову от 4 августа 1864 г.: «Дня через три я поеду в Св. Горы по приглашению Потемкиной. Там у нее будет огромный съезд и торжественное освящение церкви, ею собственно воздвигнутой еще выше тех меловых скал, на самом крутом заломе лесистого Святогорского хребта» (Семья Аксаковых и Н.С.Соханская. С. 233).
[62] Машинописная копия: РГАЛИ, ф. 2980, оп. 1, ед. хр. 1312, л. 53.
[63] Там же. Л. 59.